ЗВЕЗДА


ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МАССОВАЯ ГАЗЕТА ПЕНОВСКОГО РАЙОНА ТВЕРСКОЙ ОБЛАСТИ

О редакции Контакты Архив статей Архив номеров
Главная Жизнь района   домой написать нам письмо поиск

сорви-голова и немцы

09.07.10 (№27)

Война застала Николая Михайловича Харламова недалеко от наших мест – в соседнем Торопецком районе. И было ему в ту пору всего четыре годика. Детская память избирательна, но он хорошо запомнил годы войны. И рассказывает о них: – Когда война только началась, мы жили на хуторе. Там была большая пекарня, в которой наши войска расположились. Часть штаба в нашем доме поселилась. А в роте все больше чуваши и татары были – сильно грязные. Их под конвоем мыть водили – они не хотели. Еще там писарь был, а у него – карандаши всякие. Я брал тихонько и рисовал. Однажды он меня застукал за этим занятием, закричал, что возьмет лезвие для заточки карандашей и мне руки отрежет. Я, маленький, испугался, и так получилось, что сам полоснул ему лезвием по щеке – крови было много. С тех пор начал заикаться. Повар консервы в суп не докладывал, оставлял мяса на донышке и прятал за занавеску, а я тихонько брал и ел. Думали, кот. Избавились от него, а тушенка все равно продолжала пропадать. Может, потому и выжил, что родился сорви-голова. Где умом брал, где хитростью, а где и силой. Потом наши войска отступили, и мы переехали в Котово. Перед моим внутренним взором те события раскручиваются очень ярко, будто смотрю цветное кино, даже визг бомб в ушах стоит. Голову на звук поднимаешь – самолет летит, а за ним тянется страшный шлейф. Потом пришли оккупанты. Моей семье в каком-то смысле повезло. Немцы для меня разделились на две категории: фрицы, которые издевались над населением, и простые немецкие солдаты. Вторые как раз и поселились в нашей большой бане. Козлы, на которых отец пилил дрова, были красны от крови зарезанного скота. До поры пощадили одну корову и то потому, что мать вывела нас – четырех детей, умоляла пощадить. Наши постояльцы помогли нам выжить: кормили лапшой, консервами, супом. Им нравилось смотреть, как они спасают голодных детей. Бывало, положат большую порцию, наешься от пуза и больше не можешь. Ложку под стол с супом потихоньку выливаешь. А они говорят «русиш швайн» – русская свинья. Это была часть немцев, отрезанная от основной армии. Больше зверствовали финны: вырезали скот, хотели и нашу корову забрать, а немцы, жившие в бане, прогоняли их. Детская память... Отца на фронт не брали, у него была «бронь» – работал на железной дороге мастером. Однажды отец задавал скотине корм, освободил от сена большую корзину, а я туда забрался. Зашли фрицы, один из них кованым сапогом по корзине двинул, распорол мне щеку насквозь. Наши постояльцы заставили его извиняться перед отцом, передо мной. А потом в свой госпиталь в Торопце отвезли, где мне щеку зашили. Мы наблюдали, как они зарядку делают, один другого водой обливают. Выйдут на крыльцо в бане – конфетками машут – кто первый подбежит, тому две. Я полный был, неповоротливый, мне всегда одна конфетка доставалась. Через село за время оккупации прошло много немецких войск. Отец был очень похож на еврея – волосы черные, вьющиеся. Не раз его ставили к стенке, кричали «юден, юден». Мать выводила нас, четверых, и его отпускали. Когда наши войска освободили Котово, наших постояльцев расстреляли. Помню, как один молоденький немец кричал: «киндер, киндер», фотографии показывал, мы просили, чтобы их не убивали. Зачем бессмысленная жестокость? Но их все равно расстреляли… Путь тогда разбитый был, и наш эшелон долго стоял. Мальчишки нашли дырочку в полу вагона с овсом для коней. Часовой пройдет, а мы кто наволочку, кто мешочек подставляем, палочкой шевелим, овес сыплется. Мама из этого овса кашу, кисель готовила. Однажды брат в школу ушел, а я пошел к эшелону один. Наволочку прибил, стал ссыпать и увлекся. Часовой с автоматом подошел, меня поднял. Я в одних трусиках, стою весь в слезах. Посмотрел он в мои глаза. Говорит: «Бери, сынок, свою торбу и беги. В мой пост приходи в следующий раз». Когда эшелоны проходили, мы солдатам незабудки бросали, а они нам хлеб, консервы... Пришел односельчанин с войны, грудь в медалях. Сказал, что война закончилась. А мне не верится. В школу идешь, смотришь за мост, не идут ли там эшелоны с зенитками. Еще долго война грезилась. Сердце замирало. В победном 45-м мне 8 лет исполнилось. Голодно очень было. Везли составы с фронтов стреляные медные гильзы, бронебойные болванки. А в магазине медь принимали, все равно было, кто ее приносил. Составы через поселок медленно шли. Мы собирались артелью из 5-7 мальчишек, сбрасывали с поезда гильзы. А потом на небольшой дрезине отца ездили по участку железной дороги, все собирали. Жалко, когда калеки приходили с войны. Было больно видеть похоронки, слышать сумасшедшие женские крики. Почтальона ждали и с радостью, и с опаской. Если письмо-треугольник, значит все в порядке, даже если не сам написал, а сослуживцы. Треугольник – это надежда. А прямоугольная похоронка – это уже навсегда, это безнадежно. Такая она, война. В Пеновский район в конце пятидесятых перевели отца Николая Михайловича. Он работал на железной дороге мастером. А сам Николай Михайлович в 1962 году, наездившись по дорогам России, решил осесть рядом с ним.

Подготовила Марина БОРИСЕНКО

Все права защищены.
©2008 Редакция газеты «Звезда»