ЗВЕЗДА

ОДИНОЧНАЯ электрическая лампочка то ярко вспыхивает, то, когда ветер стихает, горит так тускло, что большая комната погружается в полумрак. Убаюканные монотонным воем метели, уснули крепким сном утомленные за день солдаты. Слышно было мерное тиканье часов, вой метели за окном, спокойное посапывание спящих, да размеренные шаги дневального, который старался ступать как можно тише. А если внимательней прислушаться, услышишь совсем тихий шепоток, украдкой вплетающийся в общий, не нарушающий тишину шум. – Каждому солдату находчивость нужна. Ну а разведчику она просто необходима, – убежденно и поучительно журчал шепоток. – Если голова у тебя, как говориться, только для того, чтобы шапку носить, то в разведку лучше не суйся. Без смекалки разведчику просто труба. Скрипнула койка. Шепоток смолк, и через минуту продолжал снова: – Было это в дни боев с немецкими захватчиками на украинской земле. Я еще тогда солдатом был. И вот, как ты сейчас, служил первый год. Полк наш тогда в обороне стоял. А оборона – это вроде охотничьего сезона, самая горячая пора для снайперов и разведчиков. Командованию необходимо знать, какие новости у врага, кто прибыл, кто убыл, что сделано и что задумано сделать. А откуда это все узнать, как не от пленного? Вот в такие дни «язык», что ложка к обеду. Несколько раз наши разведчики поиски затевали и все неудачно. Стыдно было назад в часть возвращаться с пустыми руками, глаза кверху не подымали. Ребята ходили все хмурые, злые. Начальник разведки все боялся, что мы со зла какую-нибудь глупость выкинем. А оно и в самом деле клонилось к этому. Уж мы затевали рискованную вылазку. Да только с нашей затеей ничего не вышло. Делом сам генерал заинтересовался. Вызвал он нас, разведчиков, расспросил о жизни, о том, о сем, и, конечно, о деле. Выслушал нас всех, а потом говорит: – Слишком вы шумливый народ. Поиски затеваете с артиллерией. Переполох подымете. А коли уж переполох поднялся, фашисты настороже. Надо «языка» брать не силой, а умением, смекалкой, втихую, без единого выстрела, чтобы и следов не оставалось после вас никаких. Лапшин лежал с полузакрытыми глазами, внимательно слушал рассказ своего командира отделения сержанта Карпова. И в душе жалел, что не родился четырьмя годами раньше. А Карпов продолжал: – В общем, послушал, побеседовал с нами генерал. Выслушали мы добрые советы и стали к бесшумному поиску готовиться. Наметили себе самый безопасный, хотя и более далекий, путь. Соблюдая тысячи предосторожностей, мы сделали проход в проволоке, по воде, по грязи подползли к немецкому блиндажу. От блиндажа в сторону, стелясь по траве и извиваясь змейкой меж кустами, убегает телефонный провод. Иногда из блиндажа голоса доносятся. Можно, конечно, гранату в окно метнуть. Но сумеем ли уйти с «языком» окружным путем, которым пришли? Помнились напутственные слова генерала. Перерезали мы телефонный провод и решили ждать, когда кто-нибудь придет справлять повреждение. Лежим четверо в мокрых кустах. Резкий осенний дождь хлещет землю косыми холодными струями. А лежать на земле, да еще в такую погоду, не совсем удобно. Удовольствие, я тебе скажу, не из приятных. Маскхалаты промокли, телогрейки промокли, в сапогах вода. Собачий холод пронял так, что зуб на зуб не попадает. «Тпру» не скажешь. Каждые пять минут ракеты вспыхивают, а свет-то от них какой-то мертвый, и освещают они так, чуть-чуть. Сержант у нас шутник был и говорит: «Хороши грязевые ванны, совсем как в Крыму, вот только холодновато немного». Долго мы пролежали так и все без толку. Дождь перестал. Сквозь разорванные клочья облаков глянули на землю неяркие звезды. Заволновались мы, шепчемся между собой, мол, как быть. Время уходит. А немцы, как назло, не выходят из блиндажа и повреждение на линии никто не идет исправлять. И вот тут-то нам и помогла солдатская смекалка. Сержант наш придумал хорошую штуку. Предупредив, чтобы мы были наготове, он подполз к окну, достал из кармана трофейную губную гармошку, которую, не знаю, зачем, он всегда носил с собой, и заиграл. Ну точно как фрицы играют. Смутились мы немного. Ну, думаем, опять придем пустыми. А сержант все потихонечку наигрывает. Засмеялись в блиндаже, а через минуту скрипнула дверь. Вышел фриц и говорит: «Эй, Макс, хватит шутить, заходи». Мы тогда не знали, что он сказал, уж после нам сержант перевел. Молчим мы. Замерли. Ни один мускул не дрогнет, только сердце стучит громко-громко и кажется, что этот стук фриц услышит. Постоял немного фриц и направился к окну, наверно, хотел посмотреть, куда спрятался шутник Макс. КАРПОВ, вспомнив, как смеялись все в штабе полка, когда разведчики рассказывали, как выманили из блиндажа фрица, сдержанно засмеялся. Засмеялся и Лапшин. Взглянув на стоявшего у тумбочки дневального, Карпов предостерегающе прошептал: «Потише». Лапшин умолк. Поправив сползающее с койки одеяло, карпов продолжал: – Тут мы его и схватили. Первым делом заткнули ему тряпкой рот, связали и – назад, к своим! «Язык» оказался важным. За удачный поиск всем нам объявил генерал благодарность. Карпов умолк. Лежал с широко раскрытыми глазами, с выражением какой-то сосредоточенной вдумчивости. Память услужливо воскрешала отодвинутые временем скупые, отрывчатые воспоминания о войне. Лапшин, повернувшись лицом к Карпову, тихо спросил: – Товарищ сержант, а орден «Славы» вы за что получили? – Это после когда-нибудь расскажу, а сейчас пойдем покурим, да спать, – проговорил Карпов, натягивая сапоги, и после секундного молчания не то сам себе, не то Лапшину, бросил: – Завтра генерал приезжает. – Да уже не завтра, товарищ сержант, а сегодня, – поправил Лапшин. Карпов взглянув на массивные часы, висевшие над тумбочкой дневального, согласился: – Да уже сегодня.